Татьяна Джурова и Айсылу Кадырова. Петербургский Театральный Журнал

Режиссер Борис Павлович, драматург Элина Петрова, режиссер по пластике Алина Михайлова, художник Катерина Андреева, художник по свету Стас Свистунович, композитор Алексей Плюснин, хормейстер Анна Вишнякова, продюсер Ника Пархомовская.
При участии фонда «Альма Матер» в партнерстве с центром «Антон тут рядом».

В ноябре на Мойке, 40 появилось пространство «Квартира». С тех пор несколько раз в месяц «Квартира» открывается для гостей. Не знаю, первым ли Борис Павлович догадался объединить технологии иммерсивного и инклюзивного театров, разместив нас всех, актеров, студентов центра «Антон тут рядом» и гостей, явившихся по приглашениям и билетам, в сугубо ленинградской локации, где по легенде располагалось жилье одного из поэтов движения ОБЭРИУ… но, так или иначе, это произошло. В декабре Оксана Кушляева писала о «Недетских разговорах» в «Квартире». С тех пор тропинка вглубь двора на Мойке не зарастает, а вечером позднего января я оказалась там сама — на «Разговорах».


Татьяна Джурова. Хорошая квартира

На входе Борис Павлович сразу предупреждает: «Вы можете остаться где хотите, но учтите, самое интересное всегда происходит в другой комнате». Здесь маршруты и функции не прописаны, инструкций не выдают. Никуда не ведут, ничего толком и не рассказывают, предлагая самому осмотреться, вслушаться, «обжиться». Очень важно, что предметы быта 1930-х годов здесь функционируют: приемник звучит, пишущая машинка печатает, часы тикают, ручная кофемолка мелет, а печь можно растопить.

Часть времени ты проводишь в неопределенности, силясь уловить «закон», по которому тут все работает, и меру участия в происходящем. Каждый определяет это сам. Если бы кто-то из гостей решил не покидать свою табуретку, оставаясь в позе наблюдателя, вряд ли ему кто-то стал бы препятствовать. Ты сам определяешь меру вовлеченности, в силу собственных коммуникативных способностей и предпочтений.

Сцена из спектакля. Фото: С. Ботева

Сценарий «Разговоров», кажется, меняется от раза к разу, из одного вечера в другой, от того, кто сегодня будет встречать гостей и на что окажутся способны гости. Неизменными остаются только локации: библиотека, кабинет, гостиная, столовая. Благодаря людям, проходящим через них — гостям, хозяевам, актерам, резидентам центра «Антон тут рядом» (в какой-то момент ты, конечно, начинаешь их опознавать, уже знакомых по «Языку птиц» артистичного Антона, общительную Машу), — все здесь воспринимается не как нечто статичное, а как живая изменчивость, где игры и их правила изобретаются в ходе событий, и ты сам прокладываешь себе маршрут.

Спектакль подкрадывается к тебе незаметно, будто в тех мягких войлочных тапках, которые хозяева дают тебе на входе, и по которым ты при желании можешь опознать себе подобных «гостей». Может быть, в тот момент, когда ты пытаешься понять, что так увлеченно печатают под диктовку на четырех старинных пишмашинках в кабинете. Может быть, когда в музыкальной гостиной другие люди, вооруженные ксилофонами, трубками с песком, колокольчиками, трещотками и прочими звучащими предметами, дают тебе в руки один из них, и ты вплетаешь свой «голос» в шумовое пространство.

Сцена из спектакля. Фото: С. Ботева

А может, в столовой, где сумрачный Стас с трубкой в зубах, вооружившись листком и ручкой, собирает слова, заканчивающиеся на «тор», и каждый входящий предлагает свое: терминаТОР, авиаТОР, анимаТОР, адапТОР, генераТОР. А теперь на «тер». А теперь то же самое, но только слова из шести букв. Одни Стас сразу включает в коллекцию, записывает на листке — ему нравится, как они звучат, хоть он и не всегда понимает их значение. Когда не понимает — переспрашивает. И тогда надо каким-то очень простым языком объяснить, кто такой «трикстер». Игра дает возможность увидеть слово как бы сторонним взглядом, открыть заново вроде бы привычное для себя. В столовой полутемно: межу рамами стоят банки с домашними заготовками, под потолком на веревочках покачиваются бумажные птицы. Кто-то водит пальцами по кромке стеклянного бокала, наполненного водой, заставляя тот петь. Кто-то начинает читать хармсовское «Уж я бегал, бегал, бегал и устал…». Строчки выходят как-то нехотя, паузы между ними расползаются. Хочется подхватить, продолжить, но память, как назло, отказывает. И в конце концов стихотворение прерывается, истаивает на полуслове.

В кабинете играют в игры. Тебе дают в руки томик Хармса, открываешь наугад любую страницу, зачитываешь строчку, а Павел, нимало не задумываясь, тут же придумывает ей продолжение. И это действительно какое-то чудо: метод не автоматического письма, как у французских коллег, но устного сочинительства — работает. Возникает новый фантастический сюжет, новая поэзия алогизмов, не хуже чем у Хармса.

Кода вечера — когда нас всех собирают в музыкальной гостиной, водружают импровизированные столы из досок, за которыми под фортепианный аккомпанемент мы хором, кто во что горазд, поем и кричим: «Ох вы, звери, мои звери, звери лютые мои». Во время повторного исполнения случается «приход», момент хорового ликования и разрядка от подспудно скопившегося напряжения соприсутствия с другим, с незнакомцем, который тебе уже вроде как и не совсем чужой.

Потом мы смотрим на огонь в печи, молчим, а собравшись в столовой, пьем чай, и рыжая Маша с легким оттенком кокетства заявляет театроведу Н. В. Песочинскому, что он похож на Александра Невзорова, и вот уже мы все вместе начинаем вспоминать, как звучала заставка к «600 секунд».

Модель «Квартиры» — художественный мир Объединения Реального Искусства. За образец режиссер Борис Павлович взял квартиру на Гатчинской, 8, где в 1930-е годы в гостях у писателя Леонида Липавского собирались друзья-художники, чтобы создавать собственную обэриутскую вселенную, внеисторическую, внесоциальную, и оттачивать технологии странного. Наверное, именно из этих «Диалогов» цитирует Маша, когда мы все сидим, в тепле и немного дремоте, вокруг печи, и в настоящем огне потрескивают дрова: искусство — не то, что происходит на сцене или в картинной галерее, искусство входит в твой дом случайно.

Участие в «Квартире» людей с РАС (расстройством аутического спектра) здесь, не дай бог, не иллюстрация к творчеству ОБЭРИУ. А просто опыт встречи с людьми, чье мышление, творческое сознание работает по-другому, опыт деиерархизации разных способов артистического самовыражения. Есть «другой», и твое замешательство при встрече с ним — состояние вполне естественное. И для кого-то ты такой же «другой», с которым, может быть, связан спектр некомфортных эмоций. Впрочем, про дискомфорт — это не про «Квартиру». Она работает не как среда активных воздействий, а как среда мягких стимулов.

Только что сухощавая ленинградская старушка в побитой молью горжетке безмолвно наблюдала за происходящим из угла библиотеки. И вот ее уже нет. Может, померещилась. А может, вернулась к себе домой, этажом выше. Будто 25-й кадр проскочил, или воплотился дух ленинградских 30-х. «Квартира» придумана, но кажется, будто живет своей жизнью после ухода. И частью этой жизни хочется побыть вновь.


Айсылу Кадырова. «Если ты разговариваешь с человеком, то ты его любишь…»

Звезда спектакля Бориса Павловича «Разговоры», который в пространстве реальной советской квартиры в дореволюционном доме на набережной Мойки играют дипломированные актеры и люди с расстройством аутического спектра из центра «Антон тут рядом», — девушка Маша. Она больше чем актриса. Она неожиданная каждую секунду. Без грима, в платье до середины икры по моде 20-х годов прошлого века, в туфлях на пузатых каблучках.

В спектакле (хотя это слово совершенно не подходит «Разговорам») зрители в специально выданных им войлочных тапках ходят из комнаты в комнату — как им самим хочется. Можно все трогать руками и затормозить в любом месте.

И вот Маша: она сидела в комнате с дисковым телефоном и с его помощью решала проблемы всех желающих.

— У вас есть проблема? Давайте я помогу вам ее решить! — запросто предлагала она и эффектно мигала глазами.

Люди что-то там формулировали (поначалу очень робко). А Маша куда-то звонила и пока ждала, когда на том конце провода поднимут трубку, протяжно выпевала длинные телефонные гудки: «Ту-у-у! Ту-у-у! Ту-у-у!»

Потом живо вела недолгую беседу с непонятно кем, вешала трубку и давала совет. Иногда не давала — когда вдруг пропевала с трубкой у уха короткие гудки, означающие, как известно, что «абонент занят другим разговором». А иногда — когда сама знала ответ — и вовсе звонить отказывалась. Получалось весело.

М. Жмурова в сцене из спектакля. Фото: Новоселова.

Например: — Новые знания вытесняют из моей головы старые. Как мне быть? Маша: — Я даже звонить никуда не стану. Так и должно быть. Это нормально!

— Я учительница. У меня есть класс, в котором я очень не люблю одного ученика. Как мне быть? Маша, позвонив «специалистам»: — Ждать. Все наладится. Ничего специально делать не нужно.

— Как возобновить дружбу с человеком, с которым поссорился? Маша мгновенно: — Спросить его: «Как дела?» — А если он ответит: «Не твое дело!»? — А это невежливо. Нельзя так реагировать.

Задала свой вопрос Маше и я: — Мне никак не удается дописать один текст. Это проблема для меня. Что нужно сделать, чтобы текст написался? Маша позвонила кому-то и тут же процитировала свежий секрет: — «Пусть пишет все, что взбредет в голову».

Вообще-то в основе «Разговоров» — диалоги поэтов Даниила Хармса, Николая Заболоцкого, Александра Введенского и Николая Олейникова, записанные их другом Леонидом Липавским (драматург спектакля Элина Петрова). Они растворяются в актерских импровизациях, а последние напрямую зависят от настроения и реакций зрителей. Поэтому нетрудно догадаться, что одинаковых «Разговоров» в «Квартире» не бывает. Просто не может быть.

Все зрители здесь поначалу выглядят немного испуганными. Их уверенность в себе будто «остается» в тесном коридоре — вместе с верхней одеждой, уличной обувью, сумками и мобильными телефонами, которые просят выключить и положить (как в камеру хранения) в выдвижной деревянный ящичек библиотечного каталожного шкафа. Откуда здесь этот шкаф, интересно? Оттуда же, откуда старые деревянные лыжи, выстроенные по росту слоники из белого мрамора (на полочке в одной из комнат), патефон с граммофонными пластинками и прочий антиквариат. Они все — из прошлого. Из СССР.

Страна, которой уже давно нет, предельно внятно передает привет с одной из стен «Квартиры»: она обклеена центральными и ленинградскими газетами 1940–1950-х годов. Особый интерес в них вызывают объявления, среди которых выделяются обязательные для тех лет сообщения о расторжении брака: гражданин такой-то, проживающий там-то, объявляет о расторжении брака с гражданкой такой-то… Успеваешь заметить, что авторы подавляющего большинства таких объявлений — мужчины.

Минуты через три-четыре зрители начинают чувствовать себя свободнее. На смену стеснительности приходит любопытство: кто все эти люди, которые, как и ты, бродят по комнатам этой странной квартиры? Странной в том смысле, что она, такая несовременная, кажется абсолютно не музейной — настоящей, живой, жилой. Кто ее хозяева?

Догадаться, кто в этой «Квартире» актер, а кто зритель, не так уж трудно: только зрители топчутся здесь в однотипных войлочных тапках. Но вот вычислить, кто из актеров дипломированный специалист, а кто — студент Центра «Антон тут рядом», намного сложнее. Вот эта красавица, которая сидит у окна, истошно пищит и гладит себя по животу, а потом объясняет, что проглотила мышь, — актриса или нет? А веселый паренек, который просит поздравить его с получением загранпаспорта, а после говорит: «Благодарю вас от всего своего золотого сердца!»?

Неважно. В пространстве этой «Квартиры» и этого спектакля ты видишь не театр — «кафедру» (с которой специально обученные люди могут «много сказать миру добра»). Это скорее театр-остров, на который в разное время «выкинуло» много разных людей. Кто-то обжился здесь чуть раньше, кто-то — обязательно обживется чуть позже. Здесь между всеми живыми существами работают горизонтальные связи: все рядом, досягаемы и равновелики.

Сцена из спектакля. Фото: Новоселова