Марина Давыдова. Театр.
Примерно месяц назад у меня начались репетиции собственного спектакля и смотреть чужие (и уж тем более думать о них) временно оказалось некогда. Тем удивительнее, что я то и дело возвращаюсь мыслями к увиденному перед самым отъездом «Исследованию ужаса» Бориса Павловича. Его играют в ставшей уже знаменитой петербургской «Квартире». Квартира в данном случае – имя собственное и имя нарицательное, потому что расположился театр Павловича в бывшей коммуналке, которая превращена в театр, но так и осталась квартирой – с кухней, гостиной, библиотекой, камином, хозяйственной утварью и т.д. В этой квартире Павлович поставил (какое-то дурацкое слово, но пусть будет оно) беседы обэриутов, записанные Леонидом Липавским в 1933-34 годах. И для меня это самое важное событие, увиденное в театре за последнее время.
Чем оно так пленяет? Интимностью обстановки? Плавающей границей между сценой и залом, артистами и зрителями, спектаклем и нашей повседневной жизнью? Да, конечно. И этим тоже. Но плавающими границами нынче вроде никого не удивишь. Тут артисты то развлекают нас, то погружаются в себя, то поют, то бренчат на пианино, то едят вместе с публикой за кухонным столом, то опять едят, но посторонних к столу уже не подпускают. И что бы они ни делали, за ними интересно наблюдать. За кем за ними – и есть самый главный вопрос.
Потому что героями тут становятся не люди, а их идеи, их мысли, время, в котором они жили, еда, которую они ели, их чувства, их ссоры – это все словно бы обретает плоть. И кажется, протянешь руку и сможешь все это осязать.
Павлович поставил спектакль не о Хармсе, Введенском, Олейникове, Заболоцком, Друскине и Липавском (хотя о них, конечно, тоже). Он поставил спектакль об эйдосах, о «конкретной явленности абстрактного». О том, как мысль изреченная продолжает изменять и формировать реальность даже после того, как ее носитель покинул земную юдоль.
Тут не люди мыслят, скорее мысли вдруг очеловечиваются. О чем, бишь, мысли? Обо всем. О боге, о молоке, о вагоновожатых, о бессмертии души.
Идеи сами по себе становятся субъектами театрального действа.
И именно поэтому каждого из участников этого неплатоновского пира может играть артист любого возраста и любого пола: у идей, у мыслей (и у чувств, кстати, тоже) нет ни пола, ни возраста.
Я давно поняла, что наблюдать за отношениями персонажей мне в театре уже скучно, а вот за жизнью идей, обретающих плоть, все интересней и интересней.
Отдельно скажу, что когда я смотрела на Яну Савицкую и Юлию Захаркину, мне казалось, что в них мысли и идеи обэриутов поселились, как у себя в квартире. Можете мысленно написать это слово с большой буквы и поставить кавычки.